Сажайте, и вырастет - Страница 59

Главный урок, усвоенный мною за эту зиму, заключался в одном слове. В совете, или в моральном правиле, или в приказе тренера.

Беги.

Если хочешь чего-то добиться – беги. Тренируйся. Превозмогай себя.

Лавируй меж унылых, меж вялых и нетрезвых; меж тех, чье дыхание сбито.

Беги. Работай. Отрывайся. Побеждай свою слабость.

Беги мимо всех – прямо к цели. Не отдыхай. Не мечтай. Не жалей себя. Не смотри по сторонам. Не сомневайся.

Так – победишь.

Беги, дыши, отталкивайся от земного шара. Преодолев себя, встретишь ли то, что нельзя преодолеть? Никогда.

ГЛАВА 17

1

В первый день октября – сухой, прохладный, пронзительный до звона в ушах, до тоскливого беспокойства в сердце – прогулка особенно удалась.

Нам достался дворик под номером пятнадцать. Самый широкий, прозванный «президентским». Здесь я мог совершать пробежку даже по кругу. Кроме того, дворик располагался с края здания и по-особенному, насквозь, продувался ветром. Свежий осенний воздух входил в легкие легко и свободно. Цементный пол был новый, гладкий, без трещин. Упражнять тело в таких условиях – одно удовольствие.

Запрокинув голову, интенсивно вдыхая прану, я постоял несколько минут, затем разделся до пояса, аккуратно уложил свою футболку на деревянную, вделанную в стену скамью, и побежал. Конечно, не по кругу – это была бы уже роскошь, ведь я гуляю не один, нас трое, – но по прямой линии, от стены к стене. И все равно места – в избытке. Можно вволю размахивать руками и даже ногами.

Друзья-сокамерники сегодня со мной. Обычно в момент вывода на прогулку они еще спят. Но один раз в несколько дней кривые позвоночники все же выходят подышать. Щурясь от дневного света, оба сейчас расположились у стены: Толстяк оперся спиной, Фрол же присел на корточки, закурил и принялся мелко поплевывать себе под ноги.

Я стал наращивать темп. Чтобы не терять скорость при развороте, я, добежав до стены, упирался в нее обеими руками и сильно отталкивался. Чем быстрее бежишь, тем больше кислорода поступает в тело – это все знают.

За высокой, в два человеческих роста, стеной, из соседней прогулочной клетки, тоже слышался топот и громкое пыхтение. И там кто-то усердно двигался, пытаясь победить гиподинамию и тюрьму. Я послал мысленный привет неведомому мне собрату. Возможно, это – министр, проходящий со мной по одному ДЕЛУ. Но я никогда ничего не узнаю о соседе за стеной. В элитной следственной тюрьме обитатель одной камеры ни при каких обстоятельствах, даже на краткую секунду, не столкнется с жильцом из другого бокса. Когда я иду на прогулку, или в баню, или на допрос, прочие арестанты ждут своей очереди за дверьми. И если я возвращаюсь с допроса, а кого-то (я могу только слышать) ведут мне навстречу, то конвоир поспешно вталкивает меня в «стакан» – специальную конуру, метр на метр, закрываемую снаружи на засов. Такие «стаканы», для удобства персонала, располагаются во многих местах заведения, во всех коридорах, через равные промежутки.

Бег давался нелегко. Я задыхался, голова кружилась, болели колени и икры, пот заливал глаза. Одышка пройдет, говорил я себе. Она – от отсутствия привычки. Скоро я войду в форму. Двенадцать шагов туда, двенадцать обратно. Дыши ровнее и глубже! Носом и ртом! Не отдавай тюрьме ни минуты своей жизни. Не позволяй никому и ничему красть твое время. А тем более – свободу. Тренируйся. Становись сильнее. Будь упорен и терпелив. Тебя ничто не должно отвлекать. Все в твоих руках – действуй!

Я старался. Спешил. Шестьдесят минут – очень мало. В камере тесно и душно. Упражняться там невозможно. Лишь один-единственный час мне отвели для того, чтобы я мог укрепить тело. И я не тратил себя и свое время ни на что, кроме движения.

– Слышь, Брумель! – позвал Фрол. – Чифир будешь? Я отрицательно помотал головой. Сегодня Фрол прихватил ценный тюремный напиток прямо на прогулку. Как он смог пронести в рукаве своего ватного бушлата кружку обжигающей жидкости мимо внимательных глаз контролера – для меня осталось загадкой. Теперь урка наслаждался кофеином вкупе со свежим воздухом. Возвышенное мечтание осветило его лицо.

– Сейчас бы планчика курнуть,– вздохнул он.

– Точно,– подтвердил строительный магнат. – Хорошего таджикского гашиша.

– Что ты понимаешь в таджикском гашише?

– Я же строитель,– обиделся Толстяк.

– И что?

– Половина работяг на моих объектах – таджики. Фрол вдруг охнул, схватился рукой за бок и поморщился.

– Болит? – осторожно поинтересовался Толстяк. Рецидивист кивнул.

Обычно классические тюремные болезни – язва желудка и зубная боль – обострялись у старого зека ближе к вечеру. Часто татуированный рецидивист заканчивал ужин тем, что вставал, прижав руки к горлу, поспешно семенил в угол хаты и отрыгивал пищу в тюремный унитаз, громко прохаркиваясь, проплевываясь, просмаркиваясь и стеная. Затем он вежливо, очень искренне, извинялся перед нами за испорченный аппетит, ложился лицом вниз и страдал.

Свои недуги Фрол лечил опять же курением. Жалоб от него ни я, ни Толстый никогда не слышали, но и не умели безучастно наблюдать, как живой человек корчится от боли и матерится свистящим шепотом. Кто-нибудь из нас нажимал кнопку в стене, приходил вертухай, и мы требовали врача. Фрол возражал. Приверженец моральной системы, известной как «понятия», он не желал обращаться к администрации за какой бы то ни было помощью. За него это делали я и магнат.

Врач через прямоугольник кормушки бросал на больного критический взгляд и наделял таблеткой анальгина.

Наблюдать нервную сцену, видеть искаженное судорогой лицо несчастного уголовника, ощущать крайнюю нездоровость, неправильность всей ситуации мне было тяжело, и я засыпал мрачный и злой; в душе оседала муть.