Сажайте, и вырастет - Страница 49

– А деньги будут, отвечаю! Пойдем прощаться. Если надо с кого-то что-то где-то получить, обращайся всегда. Хоп?

– Хоп,– кивнул я грустно.

Михаила они отпустили, дав ему на сбор денег две недели.

На десятый день, к вечеру, я дождался. Мне позвонили. Рассказали, кратко, что сразу из страшной квартиры мой бывший друг, бывший босс и компаньон Михаил отправился в милицию. Там заявил, что попал в лапы к вымогателям. Спасся от преступников только чудом.

Банду немедленно арестовали. Но поскольку никаких улик, подтверждающих факт вымогательства, не нашли (а откуда бы им взяться?), то злодеев сразу выпустили.

Мой бывший друг и босс исчез бесследно.

Таков был конец этой азиатской истории.

Если когда-нибудь кто-нибудь спросит меня о том моменте жизни, когда я испытывал наибольшее восхищение,– я расскажу, что однажды мне была явлена ослепительная прелесть человеческой подлости. И я увидел, что на свете нет ничего прекраснее, нежели подлость – откровенная и беспримесная.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 14

1

Ровно в шесть часов утра отверстие над железной дверью исторгло некую помпезную музыкальную фразу. Радио «Свояк» протрубило на всю страну о начале нового осеннего дня.

Обитатели камеры Лефортовского изолятора зашевелились. Почти не открывая глаз, они вяло вылезли из постелей, кое-как подоткнули синие, тонкого шинельного сукна одеяла под края куцых матрасиков, натянули шерстяные штаны и вновь улеглись – уже поверх одеял. Укрылись своими куртками. Почесались, посопели и затихли.

«Правила поведения лиц, содержащихся под стражей, и осужденных» разрешали всякому арестанту спать хоть двадцать четыре часа в сутки. Но с шести утра до десяти вечера его постель должна иметь приличный вид. За неповиновение – карцер.

Третий постоялец трехместного каземата засыпать не стал. Мрачный, он с минуту сидел в постели, глядя в одну точку остановившимся, чуть безумным взглядом. Его волосы стояли дыбом. Левая щека, намятая плоской и твердой (собственность тюрьмы) подушкой, слегка свисала. Наконец он несколько раз тряхнул головой, чтобы удалить прочь остатки сновидений, и боксерским движением ударил себя раскрытой ладонью повыше виска, вызывая гул и болезненные ощущения внутри черепа. Так нагнеталась бодрость нервов.

Он сунул ступни в остывшие за ночь пластиковые тапочки и встал. Налил в кружку воды, опустил электрический кипятильник и срочно превратил ледяную воду в горячую; ею он тщательно промыл глаза, обильно смачивая веки, а потом и все лицо, чередуя кипяток из кружки с ледяной водой из-под крана, резко меняя тепло на холод, и добился звенящей ясности в своем мозгу.

Этот жилистый, но узкоплечий и тонкокостный, темноволосый субъект двадцати семи лет, некто Андрей Рубанов, еще совсем недавно, буквально несколько дней назад, всерьез собирался лихо подкупить весь правоохранительный аппарат страны. А затем – весело, деловито выскочить из следственного изолятора, как выскакивает богатенький яппи из распахнутого люка личного бизнес-джета: одной рукой засовывая чаевые в бюстгальтер стюардессы, другой – похлопывая пилота по плечу.

Он высокомерно надеялся на свои деньги и своего друга – компаньона и босса Михаила. Босса отпустили пять дней назад. Очевидно действительно приняли его не за банкира, а за завхоза. Не собрали никаких весомых улик. И – освободили из-под стражи. Глава подпольной банкирской конторы ушел от уголовного наказания, подставив вместо себя специально подготовленного человека. Вассала. Зиц-председателя. Мальчика для отсидки.

Закончив дудеть приветственный утренний мотив, радио поздоровалось с гражданами – густым, исключительно сбалансированным мужским баритоном, исполненным необычайного оптимизма,– и сообщило дату: двадцатое сентября девяносто шестого года.

Субъект, известный в этом тексте как А. Рубанов, мокрой рукой взял с полки авторучку. Шаркая ногами, подошел к стене и сделал отметку на самодельном – тетрадный листок, приклеенный хлебным мякишем, – календаре. Зачеркнул цифру «двадцать». Отошел на шаг, сумрачно изучил результат трудов, вновь приблизился и зачеркнул более жирно.

Месяц истек пятнадцатого сентября. Босс Михаил был выпущен из следственного изолятора. А его вассалу, мальчику для отсидки, вручили на руки официальный документ, где значилось, что мальчик обвиняется в тяжком преступлении и останется за решеткой еще как минимум два месяца.

Утром следующего дня подследственного переселили из камеры 187, на втором этаже тюрьмы, с желтыми стенами и окном на запад, в камеру 133, на первом этаже, угловую, с зелеными стенами и окном на север. Здесь уже сидели двое арестантов; Рубанов стал третьим.

Переезд состоялся сразу после завтрака, а непосредственно перед ужином подследственного вызвали на свидание с адвокатом.

Рыжий лоер развел руками: Михаила отпустили, и он – сразу скрылся. Никто не знает куда. Его местонахождение и телефон неизвестны. Однако он приезжал, вчера, напряженным шепотом сообщил Рыжий. Прямо ко мне домой. Передал для тебя записку... Вот она...

Маленькая ярко-желтая бумажка (такие, разноцветные, во множестве лежат на рабочих столах бизнесменов для моментальной фиксации важной мысли или суммы) несла на себе два размашисто нацарапанных слова: «МОЛЧИ. ТЕРПИ». Почерк – босса.

Рыжий адвокат мало что понял. С его слов, Михаил Мороз повел себя как человек, чрезвычайно перепуганный всеми произошедшими событиями. Он навестил адвоката поздно вечером, едва не в полночь. Позвонил из машины, с мобильного телефона, попросил выйти.